Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+10°
Boom metrics
Общество
Эксклюзив kp.rukp.ru
19 октября 2020 6:12

Дина Рубина: Я вернулась в Россию книгами

В конце октября выйдет новая книга писателя
Журналисты kp.ru поговорили с Диной Рубиной

Журналисты kp.ru поговорили с Диной Рубиной

Фото: Личный архив

Эпоха коронавируса отметилась среди прочего и ростом продаж книг. Но стал ли режим самоизоляции благодатью для писателей? Об этом журналисты kp.ru поговорили с Диной Рубиной.

- Дина Ильинична, режим карантина, наверное, в огромной степени – благодать для вас. Сиди себе и пиши… Так оно и есть?

- Для «благодати» писателю нужно кое-что еще, кроме возможности сидеть над текстом с утра до вечера. Особенно, если этот писатель - мама, дочь, жена и бабушка в едином лице, а вокруг бушует незнакомый вирус.

Да, возникла чарующая возможность уединиться от мира. Но в какой-то момент ловишь себя на том, что прогулки с псом ждешь, как прогулки по Елисейским полям, и весьма скоро вожделенное творческое заточение уже не кажется столь привлекательным.

Хотя стоит признать, что при ограничении вала будничных контактов, высвободилось изрядное время для работы. И я засела за книгу, которую давно-давно планировала написать, и всегда откладывала. И сидела над ней часов по 12-ти, как это в молодости бывало. Так что «Одинокий пишущий человек» появился на свет в определенной степени благодаря коронавирусу.

- Вы никогда не скрывали, что определенная часть ваших произведений автобиографична. И в новой вашей книге есть такой элемент?

- Так ведь нет такого писателя, у которого определенная часть сочинений не была бы автобиографична. Разве что Гомер – но о его жизни мы мало что знаем.

Жанр мемуаров меня никогда не привлекал – он мне кажется всегда некоторой (или большой) натяжкой памяти, если не натяжкой воображения задним числом.

«Одинокий пишущий человек», в сущности, – роман о профессии. Об этом странном типе - писателе, о том, что такое вообще: сочинитель, его психология, его взгляд на мир, его манера жить – сквозь призму его текстов. Плюс – все, что угодно: детство, юность, любовь, таинственные виражи судьбы, власть профессии; наши страхи и наши ангелы-хранители… Нет, у меня никогда не получалось пересказывать свои книги, а уж эту книгу объяснить и пересказать вообще невозможно.

- Человек современный, благодаря Интернету и соцсетям, пишет и читает больше, чем все предыдущие поколения. Ценность писательского труда от этого падает?

- Знаете, это огромная и очень серьезная тема. Кстати, в моей новой книге есть целая глава – «Его величество Читатель», где я подробно об этом рассуждаю. Не уверена, что современный человек читает больше. Вернее, он, возможно, живее бегает глазами по строчкам в тех же соцсетях, прыгает, как блоха из фейсбука в инстаграм. И возможно, на сетчатку к нему попадает большее количество знаков… Но назвать это чтением я не могу. Чтение – всегда сопряженное усилие интеллекта, воображения, души и памяти.

- Но зато, наверняка, Интернет позволяет легче изучить человека, не выходя из дома…

- Лично мне легче стало изучать: предметы, страны, обстоятельства места, обычаи, национальную еду разных народов и множество других вещей. Но человек, вернее, Человек, надеюсь, по-прежнему будет представлять для писателя большую загадку и колоссальный труд по постижению его души.

- Не боитесь конкуренции в аспекте того, что «Одинокий пишущий человек» станет своеобразным самоучителем для тех, кто вознамерился стать писателем?

- Вообще-то, уже не так много вещей я боюсь в своей профессии. Не потому что достигла каких-то там высот, а потому, что за пятьдесят лет писания книг достигла некоторой душевной свободы.

Моя новая книга вот уж совсем не самоучитель – даже для меня самой. Я писала ее, удивляясь себе постоянно и по разным поводам, - возможно, потому, что поставила себе целью быть совершенно откровенной: и в высказываниях о профессии, и в остальных темах. А то ведь знаете: живешь так, церемонишься, выверяешь выражения и дозы яда и патоки, «ан глядь, как раз умрем» – как писал А.С. Пушкин.

- Премиально-наградной список для вас имеет значение?

- А как же! Ведь это всегда – знак незряшности твоей работы, знак признания, некая отметка – бывают такие: столько-то метров выше уровня мирового океана.

Если кто-то вам скажет, что его совершенно не волнует вопрос признания, знайте, что этот человек либо кокетничает, либо кривит душой. Писатель живет не в мире доказанных теорем; то, что мы пишем, всегда кто-то оценит так, а кто-то этак. А кто-то совсем не оценит. Не побежишь же ты доказывать. И что – доказывать?

Вот, совсем недавно моя трилогия «Наполеонов обоз» была удостоена литературной премии имени И.А. Гончарова. Это очень приятно: я и Гончарова с детства люблю, и церемония вручения была красивая. Правда, я, к сожалению, присутствовала издалека, сидя у себя дома, в Иерусалимских горах. Но волновалась и радовалась: музыканты, знаете ли, хор, торжественная обстановка, приятная публика.

Только писатели там, в Ульяновске, - очень нервные. И утонченные. В основном мужики, – трепещут и падают в обморок, если слышат крепкое слово. Видимо, все закончили Институт благородных девиц.

Я на днях перечитывала «Праздник, который всегда с тобой», там в одном эпизоде Хемингуэй передает свой разговор с Гертрудой Стайн, которая пеняла ему на то, что он употребляет в рассказах слова – как это теперь называют? - «ненормативные». «Я просто пытаюсь употреблять слова, - пояснил писатель, - которые на самом деле употребляют люди. Если только эти слова могут правдиво прозвучать в рассказе, если они нужны тебе».

Народные комедии, в которых Петрушка скакал на ширме, выкрикивая матерные частушки, из века в век развлекали русскую публику. Кстати, в новой книге о ремесле писателя я касаюсь и этой темы в главе «Дубовый член первобытного человека». Я думаю, язык – явление не расчленяемое. И мне кажется, если писатель отказывается от части языка, в котором работает, то это либо не писатель, либо ханжа.

Так вот, писательская среда Ульяновска пришла в волнение, вышла статья, автор которой привел высказывания тамошних крупных мастеров пера о моей темной закулисной пронырливости и злостном употреблением ужасных, - о, невероятных! - никогда и нигде не произносимых на просторах нашей родины слов. Один из возмущенных лауреатов прошлых лет объявил даже, что откажется от полученной им когда-то этой же премии.

Но это-то бог с ними (представляю этих мужиков в баньке за пивком, да за анекдотами, и все культурно и на цыпочках). А вот что похуже: там среди прочего прозвучал намек, что мол, запустила эта Рубина длинную руку в городскую или областную казну, а премия-то немаленькая, 400 тысяч целковых. У детишек, можно сказать, изо рта кусок вырвала. (Самое смешное, что, узнав о премии, я попросила ее денежную часть именно на детишек и перевести; например, Ульяновскому детскому дому. Дед мой всегда говорил: «Деньги, которые негаданно на тебя свалились, нужно жертвовать тем, кто беднее, - на удачу»).

Я все про того возмущенного лауреата думаю: интересно, он и денежную часть премии вернет? Вот счастье-то сиротам привалит!

- А за детскую книгу собираетесь когда-нибудь взяться? Сейчас это даже модно.

- У меня есть одна книга для детей «Джентльмены и собаки». Я ее написала, когда и сама была чуть ли не ребенком. Очень была молода, сочинила ее за 24 дня, пока валялась на пляже в Гурзуфе. Очень ее люблю, тем более, что она иллюстрирована отличным художником Петром Любаевым… Но что касается буквально детской книги – о детях, то я пока собираю материал. У меня очень забавная внучка Шайли. Внук Идо - тоже милый мальчик, но эта – огонь, вихрь и горы вранья на один сантиметр роста и в одну минуту времени. Очень похожа на меня в детстве, такая же прохиндейка. У меня слабость к людям с хорошим чувством юмора, а у этой пигалицы – чувство юмора - отменное и ситуативное. Отвечает мгновенно, как удар ракеткой отбивает. Буквально вчера они все явились на ужин, и я замечаю, что у этой девятилетней девицы новое «почти взрослое» платье. И туфли - стильные лодочки. Я ей, умильно: «Дорогая! Ты наверняка - самая красивая девочка в школе!». Она мне, с совершенно непроницаемым лицом: «Баба, это - мнение, но не факт».

«Одинокий пишущий человек» появился на свет в определенной степени благодаря коронавирусу

«Одинокий пишущий человек» появился на свет в определенной степени благодаря коронавирусу

- Кстати, а как отвечаете внукам на их вопросы о вашей профессии?

- Оба с младенчества знают, что безобразничать в моем кабинете нельзя, что в шкафу все полки заставлены книгами «бабы», ну и в интернете о ней немало написано. Семейное министерство пропаганды работает исправно. Не знаю, отправят ли они на помойку бабкины книги после торжественного некролога, но пока все лояльны…

- Вас заботит то, что написано сейчас и будет написано позже в разного рода энциклопедиях: Дина Рубина – писатель известный, популярный, а то и даже великий?

- Давайте оставим что-нибудь Шекспиру (это я о великих). Да и в энциклопедиях пишут по иному ранжиру. Я обретаюсь во многих – так уж биография сложилась. Статьи там пишут обычно литературоведы, а они - люди научные, оценок не раздают и пьедесталов не возводят. Там просто и строго: ФИО, год рождения, жизненный путь, творчество, такие-то книги, награды, столько-то жен или мужей, наследники…

«Хорош только тот писатель, которого нет в живых. Тогда он никого больше не всполошит, никого больше не обидит». Это Джон Стейнбек написал много лет назад, но как же он прав!

- В лицо узнают часто?

- Я чрезвычайно редко покидаю свой насест перед компьютером. В Израиле, само собой, половина жителей знает другую половину жителей, и меня, бывает, узнают. Иногда просят «подержаться на удачу», я позволяю, уточняя: «Вам за какое место подержаться желательно?».

- Израиль, в котором вы живете, пережил еще одну, совсем некоронавирусную волну: почти целый год страна жила без правительства, одни досрочные выборы сменяли другие. Несмотря на то, что вы всегда говорите, что далеки от политики, выборная чехарда осталась незамеченной вами?

- Ну, что вы! В Израиле события никого стороной не обходят: сторон этих мало, трудно развернуться, любой политический шорох, как бронетранспортер, прет через твой дом. И от политики я далека только в разных интервью, но не на собственной кухне.

- Журналисты, пишущие об Израиле, иногда с удивлением узнают, что там существует военная цензура. Нельзя, например, публиковать незаретушированные фотографии военных летчиков, так страна заботится об их безопасности. А цензура иного рода у вас есть? Вы получаете указания от соответствующих органов – о чем можно, а о чем нельзя писать?

- Цензура при совершенной отвязности израильской прессы? При полной, я бы сказала, метельной драчливости в Интернете всех против всех? Право-левых и лево-правых беспредельных высказываниях на всех платформах-форумах-твиттерах и инстаграмах? Что касается меня: кому нужна тетка, пишущая себе по-русски что-то там? К военным летчикам и конструированию новейшего оружия я ведь отношения пока не имею.

- Неужели ни одна из израильских партий не желала видеть вас в составе своего предвыборного списка?

- Было как-то дело, да. Некий телефонный звонок, приглашение на казнь. Но я отказалась и, видимо, в не слишком парламентских выражениях. Во всяком случае, больше не приглашают. Я не люблю политику, и политиков тоже не люблю. Никогда не подписываю никаких воззваний, даже в защиту белой акулы или калифорнийского кондора: никогда не знаешь, в какую сторону вывернут твои слова, и что добавят над твоей подписью.

- На обложке вашей новой книги, которая выйдет в свет в конце октября, издательство особо отметило, что «50-летие Вашей творческой деятельности с размахом будет отмечено в России». Вы подробности этого размаха знаете?

- Ой, да не цепляйтесь вы к работе издательства – у него свой бизнес, свои речёвки и свое понятие о юбилеях. Возможно, под «размахом» имеется в виду тот миллион встреч и интервью, от которого уклониться невозможно, уехать - тоже, ибо Zoom, как всевышний, найдет тебя под любым камнем. Что касается готовности – увы, я, к сожалению, не пью, запоем отговориться не могу, должна быть ежеминутно готова ответить за базар.

- А ведь в этом году у вас еще один юбилей - исполняется ровно 30 лет, как вы живете в Израиле, который, принимая репатриантов со всего света, абсорбирует их. Ведь именно абсорбцией вполне официально называется процесс своеобразной акклиматизации новоприбывших в израильское общество. Ваша личная абсорбция закончилась?

- Между прочим, в последние пару лет слово «абсорбция», в котором мне всегда слышалось нечто химическое, заменено на слово «интеграция» - тоже не слишком зовущее. На деле же, по судьбе, этот путь врастания, укоренения в иную почву – всегда и всюду болезнен для переселенцев, и не заканчивается никогда. По крайней мере, для эмигрантов первого поколения. Ну, а писатель – это вообще особая статья. Тут тоже есть свои «с одной стороны» и «с другой стороны». С одной стороны, перенесение в другую реальность для писателя всегда – ослепительная возможность прожить еще одну жизнь, полностью поменяв сюжет своей прозы и своей судьбы; с другой стороны, узы родного языка для писателя куда крепче, куда смертельней кровных уз. Отними у нас родной язык, и мы останемся пустотелыми и никчемными, сломанными куклами.

Я знакома со многими литераторами, и не только в Израиле, которые живут и пишут по-русски. Сейчас, конечно, куда легче преодолевать эту удаленность от языкового материка; даже и сравнения нет: Интернет, и все такое – великая штука для подобного образа жизни. Мне повезло: я вернулась в Россию книгами. И хотя мои читатели живут по всему миру, я всегда с особенным волнением приезжаю в Россию, выступаю, общаюсь, подписываю свои книги, с наслаждением купаюсь в языковом океане. И это – счастье.