Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+3°
Boom metrics
Звезды21 апреля 2019 22:01

Набоков ругал «пошлого» Достоевского и не верил, что Гагарин летал в космос

Несколько малоизвестных, но очень интересных фактов из жизни Владимира Набокова, 120-летие со дня рождения которого отмечается 22 апреля
Писатель не знал границ ни в любви, ни в ненависти.

Писатель не знал границ ни в любви, ни в ненависти.

Фото: RUSSIAN LOOK

Внешне жизнь Владимира Набокова не была полна захватывающих событий. Родился в благородной петербургской семье, 19 лет прожил барчуком, потом уехал в Европу, спасаясь от большевиков. Еще два с лишним десятилетия спустя переехал в США, спасаясь от Гитлера. Преподавал в университете, потом написал «Лолиту», прославился, разбогател - и последнюю четверть жизни провел в Швейцарии. Вместе с Верой - одновременно женой, ближайшим другом, секретаршей и отчасти редактором; они провели в браке более полувека.

В 17 лет он получил от дяди колоссальное состояние (в сегодняшних деньгах - несколько миллионов долларов) и огромное имение Рождествено; через пару лет, после революции, все это потерял. «Мое давнишнее расхождение с советской диктатурой никак не связано с имущественными вопросами. Презираю россиянина-зубра, ненавидящего коммунистов потому, что они, мол, украли у него деньжата и десятины» - напишет он в «Других берегах». И все же у юного Набокова украли ту свободу, которую дают деньги, а взамен обрекли на полунищее, внешне довольно жалкое существование в эмиграции. Ну и, разумеется, судьба отняла у Набокова родину. А потом еще догнала и отняла отца, которого он очень любил (Владимир Набоков-старший был застрелен в 1922 году).

Другой писатель говорил, что в основе крупного таланта чаще всего лежит крушение первой любви. На самом деле драма может быть какой угодно, не обязательно любовной, и переживать потом ее писатель будет всю жизнь. Основной сюжет в творчестве Набокова - принц в изгнании, и таким он себя, похоже, ощущал сам. Очень яркий пример - Федор Годунов-Чердынцев, герой «Дара», молодой, нищий, гордый, несущий с собой огромное богатство - память, а в ней - Россию и русскую литературу. Романтический герой, вознесенный над толпой, раздающий презрительные оценки маленьким пошлым людям и ничуть их не боящийся («От вас все отвернутся». - «Предпочитаю затылки»). Этот образ Набоков лелеял десятилетиями - вплоть до «Лолиты», в которой романтический герой начал гнить, и до «Бледного огня», в котором вся тема принца превратилась в откровенную пародию (а как раз после «Бледного огня» Набоков, в общем-то, и кончился как писатель).

Конечно, он мечтал вернуться в Россию. В 50-е он говорил о «подложном паспорте», с которым можно совершить поездку под фамилией, например, Никербокер. В 60-е и 70-е пустили бы, наверное, и так, туристом. Отношение к нему в СССР при Брежневе было сравнительно ровным - в Большой советской энциклопедии появилась вполне нейтральная статья. Но Набоков так и не поехал в СССР, словно руководствуясь принципом советского поэта, которого никогда не читал: «Никогда не возвращайся в прежние места». Вместо себя он отправлял в Россию своих героев: там сгинул Мартын Эдельвейс из «Подвига», туда отправился персонаж последнего романа «Смотри на арлекинов!» Набоков воображает в этой книге советский Ленинград с его новыми памятниками и хамоватой обслугой, с цыпленком табака и прочей ресторанной едой («сорок четыре минуты потребовались заказанной мной «котлете по-киевски», чтобы добраться сюда из Киева, и две секунды – мне, чтобы отправить ее, как некотлету, назад… Грузинское вино оказалось для питья непригодным»). Нелепая вышла у героя поездка: «если быть совершенно честным, мне показались знакомыми лишь собаки, голуби, лошади и очень дряхлые, очень кроткие гардеробщики».

Сборник интервью Набокова, недавно наконец-то полностью опубликованный на русском, называется «Строгие суждения». Все, кто знаком с его суждениями хотя бы на уровне «Других берегов», знают, что «строгие» - это преуменьшение: все, что ему не нравилось, Набоков охотно поливал из огнемета. А все, что любил, превозносил. В категоричности изо всех русских классиков с ним может сравниться разве что Бунин. И многие из его суждений покажутся сегодняшнему читателю, мягко говоря, несколько необычными.

Роман «Лолита» экранизировали несколько раз. Вот как выглядели герои Набокова в фильме режиссера Эдриана Лайна с Джереми Айронсом и Доминик Суэйн в главных ролях (1997 г.). Фото: Кадр из фильма

Роман «Лолита» экранизировали несколько раз. Вот как выглядели герои Набокова в фильме режиссера Эдриана Лайна с Джереми Айронсом и Доминик Суэйн в главных ролях (1997 г.). Фото: Кадр из фильма

ЧТО ОН НЕНАВИДЕЛ

Картонный Шолохов и пошлый Достоевский

СССР и коммунизм абсолютно во всех его проявлениях. Самое мягкое, что Набоков говорил о родине, захваченной, с его точки зрения, полчищами чудовищ - что она стала «безнадежно провинциальной». Когда в 1969-м произошел конфликт между СССР и Китаем на острове Даманский, Набоков кровожадно мечтал о полноценной войне между двумя коммунистическими государствами, в которой они сожрут друг друга. (Войну во Вьетнаме Набоков с женой, напротив, поддерживали, считая священной «войной с коммунизмом не на жизнь, а на смерть»).

У ненависти к советской власти был миллион частных проявлений. Так, Набоков, естественно, не принял орфографическую реформу и всю жизнь писал по-русски с «ятями». Русские романы были написаны (и в 70-е переиздавались американским издательством Ardis) именно в таком виде. Или советская космическая программа: в начале 60-х Набоков ворчал, что нет никакого доказательства полета Гагарина в космос. Может, русские «просто нашли способ обмануть радары»! Может, все это лишь «космическая пропаганда»! Впрочем, он, похоже, и в последовавшем вскоре за гагаринским полете Джона Гленна сомневался. Лишь несколько лет спустя кадры высадки американцев на Луне внезапно стали для него убедительным доказательством пребывания человека в космосе. Он даже специально взял напрокат телевизор (вообще телевидение тоже ненавидел), чтобы наблюдать за процессом, и потом отзывался о событии с восторгом.

Пастернак и прочие лауреаты Нобелевской премии. Набоков очень сильно хотел получить Нобелевскую премию, которую, безусловно, заслуживал. И его постоянно на нее выдвигали (в частности, выдвигал Александр Солженицын после того, как получил ее сам). Но премию так и не выписали. «Автор аморального и успешного романа "Лолита" ни при каких обстоятельствах не может рассматриваться в качестве кандидата на премию!» - бесился один член шведской академии (его реплику нашли в архивах, опубликованных несколько лет назад).

Самого же Набокова очень раздражали те писатели, кто премию все-таки получил. В послесловии к русскому переводу «Лолиты» он в одном абзаце расстреливает сразу пятерых: Хемингуэя («современного заместителя Майн Рида»), Фолкнера и Сартра («ничтожных баловней западной буржуазии»), Шолохова с его «картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках» и Пастернака с его «лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской».

Отношение к Пастернаку был особенно болезненным: «Доктор Живаго» не только принес своему автору Нобелевскую премию, но и сместил «Лолиту» с первого места в списке бестселлеров. Набоков и раньше относился к Пастернаку весьма прохладно, но тут уже еле себя контролировал: в интервью начал направо и налево рассказывать, какой «Живаго» ужасный роман. Видимо, он был совершенно искренен в оценке, но… «Он ведет себя весьма неприлично по отношению к Пастернаку» - замечал один его друг.

Отчего-то Набоков еще и был уверен, что «Доктора Живаго» опубликовали за границей с полного одобрения ЦК КПСС, а то, что его выдали за запретную книгу, было лишь хитроумной пиар-акцией; на самом деле роман принес советскому правительству много «добротной иностранной валюты»… Переубедить Набокова было невозможно. В 1959-м он написал глумливую, нарочито угловатую и корявую пародию на стихотворение Пастернака «Нобелевская премия» (эту пародию потом на голубом глазу исполнил в виде песни Александр Градский). Она неожиданно завершалась на высокой горделивой ноте: «Но как забавно, что в конце абзаца, корректору и веку вопреки, тень русской ветки будет колебаться на мраморе моей руки». (Памятник Набокову, установленный в 2007 году во дворе филфака СПбГУ, сделан из металла - но когда-нибудь дойдет дело и до мрамора).

Фрейд. Набоков с отвращением относился к психоанализу, именуя его создателя «венским шарлатаном». Фрейдовский символизм в литературе он считал одним из воплощений пошлости. «Я не хочу, чтобы меня посещали серые, скучные сны австрийского маньяка со старым зонтиком. Считаю также, что фрейдистская теория ведет к серьезным этическим последствиям, например, когда грязному убийце с мозгами солитера смягчают приговор только потому, что в детстве его слишком много – или слишком мало – порола мать, причем и тот и другой «довод» срабатывает».

Достоевский. Набоков никогда не скрывал своего презрения ко многим авторам, которых «непросвещенные» читатели мнят классиками - Бальзаку, Горькому, Томасу Манну, Стендалю. Но Достоевский занимает тут особое место: ни одного классика Набоков не поносил так последовательно. Он признавал за ним талант юмориста, но вообще считал «переоцененной бездарностью», «любителем дешевых сенсаций, неуклюжим и вульгарным». К худшим его романам он относил «Братьев Карамазовых», а в «Преступлении и наказании» видел «невероятную пошлость» и «отвратительное морализаторство».

Музыка. Родители Набокова дружили с музыкантами (по легенде, в их доме впервые пел молодой Шаляпин), а его сын Дмитрий сам стал оперным певцом. Но у самого писателя слуха не было. «Я свернул бы шею легкой музыке – запретил бы ее включать в общественных местах!» Он делал исключение для музыки, звучащей в наушниках или в театре - но и в театре не все было хорошо. Чайковского он ненавидел за «чудовищное и оскорбительное» либретто «Евгения Онегина» - соответственно и музыка ему казалась «приторно пошлой». Отдельно он ненавидел джаз.

Германия. Набоков прожил в Берлине много лет, и его отвращение к этому городу и этой стране крепло с каждым днем. «Меня тошнит от немецкой речи» — писал он жене (и потом всегда утверждал, что не знал немецкого языка, хотя на самом деле наверняка мог на нем изъясняться). Берлин для него - «убогая гадость, грубая скука, привкус гнилой колбасы и самодовольное уродство». И все это он писал еще до прихода к власти фашистов - а уж потом ненависть его уже вообще не знала границ. «Вся Германия должна была бы быть испепеленной несколько раз подряд, чтобы хоть немного утолить мою ненависть к ней, когда думаю о погибших в Польше» - писал он другу. А когда немецкий литературовед Дитер Циммер спросил его в середине 60-х, не планирует ли он вернуться в Германию, Набоков ответил: «Никогда. Пока я жив, могут быть живы и те бестии, которые пытали и убивали беззащитных и невинных. Откуда мне знать, какая бездна зияет в прошлом моего современника — добродушного незнакомца, чью руку я могу случайно пожать?» Кроме того, когда он писал о пошлости, неизменно приводил в пример немцев: в Германии-де «пошлость не только не осмеяна, но стала одним из ведущих качеств национального духа, привычек, традиций и общей атмосферы… Надо быть сверхрусским, чтобы почувствовать ужасную струю пошлости в «Фаусте» Гете».

ЧТО ОН ЛЮБИЛ

Был благосклонен к Ахмадулиной и подарил Бродскому джинсы

Когда Набоков что-то любил, восхищение его не знало границ. В литературе на первом месте для него всегда стоял Пушкин (он потратил несколько лет на создание идеально точного - и абсолютно безумного - прозаического перевода «Онегина» на английский и колоссальный комментарий к нему). Но и многие другие авторы удостоились восторженных оценок.

Осип Мандельштам. В 1969-м Набоков перевел на английский «За гремучую доблесть грядущих веков…» Осипа Мандельштама, и назвал его «удивительным поэтом, величайшим изо всех, кто пытался выжить в России при советском режиме… Когда я читаю стихотворения Мандельштама, написанные под проклятым игом этих зверей, то испытываю чувство беспомощного стыда от того, что я волен жить, и думать, и писать, и говорить в свободной части мира… Это единственные мгновения, когда свобода бывает горькой».

Марину Цветаеву он тоже вскользь назвал гениальной поэтессой. Но отнюдь не ко всем поэтам Серебряного века был так ласков. Гумилева обожал в отрочестве, а потом пренебрежительно говорил, что тот писал стихи для подростков. Ахматову обидел, сочинив в «Пнине» пародию даже не на ее стихи, а на стихи ее подражательниц (Анна Андреевна все равно назвала роман «пасквилянтским» и очень дулась).

Ильф, Петров, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина и еще несколько советских авторов. Трагическую судьбу Мандельштама Набоков автоматически переносил на всех советских писателей, которые ему нравились. По его версии, «один за другим исчезли по безымянным лагерям» и Зощенко, и Олеша, и Илья Сельвинский, и Николай Заболоцкий, и «поразительно одаренные» Илья Ильф с Евгением Петровым (в реальности репрессирован был только Заболоцкий).

Из более поздних авторов он неожиданно выделил Окуджаву с «Сентиментальным маршем»: строку «Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет» даже вставил в свой роман «Ада», правда, в дичайшем фонетическом переводе («Speranza, I shall then be back, when the true batch outboys the riot»). Белла Ахмадулина, будучи в Швейцарии, удостоилась аудиенции и похвалы (ей, оробевшей от встречи с Набоковым, запомнился его наивный вопрос: «А в библиотеке в СССР можно взять мои книги?») И еще: «внезапно (…) Набоков беззащитно, почти искательно (или мы так услышали) проговорил: «Может быть… мне не следовало уезжать из России? Или — следовало вернуться?» Я ужаснулась: «Что Вы говорите?! Никто никогда бы не прочитал Ваших книг, потому что — Вы бы их не написали».

Иосифа Бродского как поэта Набоков недолюбливал (вероятно, предчувствовал, что тот в конце концов получит Нобелевскую премию). Но послал молодому поэту в подарок в Ленинград через издателя Карла Проффера ценный подарок: настоящие фирменные джинсы. История умалчивает о том, угадал ли он с размером.

Альфред Хичкок. Набоков очень уважал великого режиссера (они даже внешне в старости были чем-то неуловимо похожи). Хичкок хотел снять фильм по его сценарию, и в 60-е они обменивались письмами. Сначала Набоков придумал сюжет про человека, сбежавшего из СССР на Запад, но быстро его отбросил. (Хичкок потом снял фильм «Топаз», в центре которого был перебежчик, но без участия Набокова). Второй сюжет был о космонавте, у которого завязывается роман с актрисой. Потом он отправляется на орбиту и возвращается совсем другим человеком. «Она сначала озабочена, потом испугана, потом она в панике… Тут можно придумать не одну развязку» - писал Набоков. Хичкок ничего подобного не снял, но в 1999 году вышел фильм «Жена астронавта» с Шарлиз Терон и Джонни Деппом, где был использован набоковский сюжет (переписка с Хичкоком к тому моменту давно уже была опубликована; в титрах писатель не упоминался). Там в тело космонавта вселялась грозная инопланетная сущность, к ужасу его жены.

«Комсомолка» рекомендует

Если вас интересуют истории жизни выдающихся людей, советуем обратить внимание на коллекции «Великие архитекторы», «Лучшие современные художники», «Великие умы России». Приобрести книги можно на shop.kp.ru.

Коллекция «Великие архитекторы», Том 1. Михаил Ломоносов.

Коллекция «Великие архитекторы», Том 1. Михаил Ломоносов.

АО «ИД «Комсомольская правда», Москва ОГРН 1027739295781.