Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+6°
Boom metrics
Василий Песков13 марта 2020 22:00

Песков переделывал «Малую землю» Брежнева, а Жаклин Кеннеди просила продать ей права на "Таежный тупик"

Французский писатель и путешественник Ив Готье, переводчик «Таежного тупика» Василия Пескова рассказывает о своей 25-летней дружбе с легендарным журналистом «Комсомольской правды»
Ив ГОТЬЕ, французский писатель
Василий Песков

Василий Песков

Валентин Сергеевич Пажетнов c Василием Михайловичем Песковым, деревня Бубоницы, биостанция « Чистый лес », в момент встречи.

Валентин Сергеевич Пажетнов c Василием Михайловичем Песковым, деревня Бубоницы, биостанция « Чистый лес », в момент встречи.

14 марта - 90 лет со дня рождения одного из лучших журналистов России, бессменного ведущего рубрики «Окно в природу» Василия Михайловича Пескова. Впервые о работе с ним рассказал Ив Готье - друг и переводчик, человек, открывший «Таежный тупик» не только Франции, но и всему миру.

ВОСПОМИНАНИЯ О МЕНТОРЕ

В любой биографии сложившегося человека присутствует момент решающей встречи с ментором, учителем, и эта встреча часто является поворотной в его дальнейшей судьбе. Мне трудно сказать, кто был ментор у Василия Михайловича Пескова. Я просто не вникал в эту часть его биографического пути. Но если бы вдруг меня разбудили ночью с вопросом о том, кто же был для него духовным маяком, я бы несомненно ответил: Василий Тёркин! Именно на этого художественного, вымышленного, но вместе с тем очень живого, почти реального героя и равнялся Василий Михайлович. Он его часто цитировал, как в быту, так и в «высоких дискуссиях», обожал его дух, задор, глубину. Собственно говоря, в моём представлении Василий Песков и был своего рода Василием Тёркиным послевоенного образца. И мне говорил, как комплимент в мой адрес, имея в виду, что я левша: «Чтобы слева класть удары, хорошо б левшою быть…» Песков, Твардовский… Я, конечно же, отнюдь не ставлю себя на такую высокую планку, но, когда задаюсь вопросом, а кто мой ментор, кто больше всего повлиял на меня в плане отношения к письму, слогу, творчеству, я непременно прихожу к выводу о том, что такой фигурой для меня был именно Василий Михайлович Песков.

«БЛАГОСЛОВЛЯЮ ЭТОТ ДЕНЬ…»

Мы дружили около четверти века с 1990 года, когда я, будучи переводчиком в Московском издательстве «Прогресс», позвонил ему с предложением – а не собрать ли в единую книгу его репортажи о «Таёжном тупике» для перевода и издания во Франции? Советское издательство «Прогресс» тогда рассыпалось, практически уже рассыпалось, но у меня было намерение найти издателя во Франции – и спасти книгу. Итак, мы встретились на улице Правды. «Благословляю этот день…» - позднее повторял мне Василий Михайлович. А уж я как его благословляю!

Повесть "Таежный тупик" Василия Пескова и по сей день пользуется заслуженной популярностью.

Повесть "Таежный тупик" Василия Пескова и по сей день пользуется заслуженной популярностью.

Он долго будет вспоминать этот первый звонок, даже дразня меня слегка: «Василий Михаааййлович…» (Я переживал и, наверное, у меня прорывалась французская интонация.) Многие помнят, как он умел с улыбкой и добром передразнивать людей, часто своих же героев. До сих пор у меня в памяти всплывает, как он «играл» Агафью Лыкову, обаял французов даже без перевода: «Агафья, не пора ли тебе выйти замуж? – А я Христоооова невеееста…» – со смешным и очень характерным покачиванием головой.

Книгу французы взяли не сразу. То мне говорили, кому интересна такая отшельница [как Агафья], да ещё и в такой таёжной глухомани, то требовали привезти героиню прямо на французское телевидение в студию для «раскрутки» издания, то напрашивались к ней в гости с целой, шумной съёмочной бригадой, на что Василий Михайлович накладывал своё мудрое справедливое вето. Самым больным был для меня отказ известнейшего учёного антрополога, географа и успешного издателя Жана Малори по причине того, что повествование, дескать, ведётся от лица не Агафьи Лыковой, а рассказчика Пескова, т.е. опосредованно. В моих глазах это была громадная несправедливость, поскольку автор вёл рассказ на свой репортёрский, столь «песковский» манер – в наиближайшем ракурсе на достоверную правду, в беспощадной борьбе с той самой опосредованностью и вообще с культовым уважением его величества Факта, без чего Песков не был бы Песковым.

В итоге я решил пойти ва-банк и на свой страх и риск перевёл книгу без какого-либо договора. Перевод прошёлся по рецензионным комитетам и был в конце концов взят тогда ещё молодым издательством «Акт-Сюд».

Успех был громок, громаден и долгосрочен. Тираж с годами перевалил за 70-тысячный рубеж, что ровно в 10 раз превышает бестселлерскую планку, неделями стоял в топ-10 книжных продаж, собрал десятки похвальных рецензий в печати и ведущих СМИ. К тому же бывшее советское литагенство авторских прав (ВААП) между тем де-факто утратило свои монопольные полномочия, и я уговорил Василия Михайловича отдать мировые права именно французскому издателю, чтобы тот отстаивал книгу на международном рынке по ярмаркам и форумам. И книга увидела свет ещё и на 10 языках мира – английском, итальянском, испанском, немецком, нидерландском, шведском, датском, болгарском, японском и корейском. Помню, как тогдашний ответственный по зарубежным авторским правам Жан Маттерн (Jean Mattern) после телефонного разговора на английском языке в моём присутствии положил трубку и посмотрел на меня: «Я разговаривал с вдовой американского президента». Это была Жаклин Кеннеди, занимавшаяся в конце жизни издательской деятельностью, и в тот день договаривавшаяся о приобретении прав на «Таёжный тупик».

Готовясь к сегодняшнему разговору, я попросил издателя написать краткое обращение к участникам «Песковских чтений», и вот его ответ – он интересен:

« Vassili Peskov a fait d'Agafia une héroïne solitaire et modeste dont l'obstination à vivre loin des miracles de la technologie en fait une figure tutélaire des préoccupations écologiques les plus actuelles. » (Bertrand Py, directeur éditorial des éditions Actes Sud, 05-03-2020.)

В переводе на русский язык:

«Из одинокой и скромной героини, одержимой идеей о жизни вдалеке от чудес технологий, Василий Песков сделал культовую фигуру, воплощающую собой самые животрепещущие экологические вопросы».

Комментарий этот мне интересен тем, что он представляет собой взгляд с позиции сегодняшнего дня. Забегая вперёд, считаю важным сказать, что сам Василий Михайлович не отрицал бы этого тезиса, а именно: разговор о взаимодействии человека с природой не откатывает нас в ностальгию по прежней жизни в лоне природы, а, наоборот, выводит нас вперёд в проблематику борьбы за планету. Песков часто это говорил последние двадцать лет жизни.

Отрывки из "Таежного тупика" регулярно печатались в "Комсомольской правде".

Отрывки из "Таежного тупика" регулярно печатались в "Комсомольской правде".

Книга до сих пор продолжает свою карьеру. В 2009 г. вышло отдельным изданием приложение с последующими репортажами, опубликованными в России после 1991 года. В предисловии к нему я вкратце напомнил о феномене Лыковых. Тоже бестселлер: на сегодняшний день продано свыше 10 тысяч экземпляров этой книги, вышедшей под простым названием Des nouvelles d’Agafia («Весточки от Агафьи»).

У Агафьи Лыковой состоялась даже своего рода переписка с издателем. Одну фразу из неё помню в переложении на современный русский язык: «Я не знаю, что за село – Париж, но верю, что в нём живут добрые люди.»

В 1992 г. «добрые сельчане-парижане» оказали тёплый приём автору «Таёжного тупика». Василий Михайлович был нарасхват. Он блистал, безотказно давал интервью одно за другим в марафонских темпах. Как-то в перерыве я его спросил: насколько этично повторять одно и то же из интервью в интервью? Ответил он мне уверенно: самое главное – донести то лучшее, что выгнало перо после осмысления; говорить образно; и повторяться сколько надо, если есть понимание, что данная выработанная форма оптимальная, при условии, что доносишь её как в первый раз. И в самом деле интервьюируемый на каждый вопрос отвечал энергично, свежо, неизменно качественно.

Выступал он в популярной тогда литературной телепрограмме Ex-Libris у знаменитейшего телеведущего Патрика Пуавр-д’Арвор (Patrick Poivre d’Arvor) – из Москвы, дистанционно и в записи, с ним беседовал французский спецкор Готье Рыбински (Gautier Rybinski). Это было, кажется, в апреле 1992 г. Присутствовавший рядом со мной в студии представитель «Акт-Сюда» Марк де Гувенен (Marc de Gouvenain) нашептал мне на ушко во время прямого эфира слова, которые на сегодняшнем русском языке звучали бы примерно так: «Круче всех зажигает!» – и это была сущая правда.

Говорил он просто и наглядно, демонстрируя, например, личные предметы быта Лыковых. Потом он мне оставит в подарок мотыгу, которая у меня дома содержится рядом с семейными реликвиями. Ярко поддержал книгу Пескова известный вулканолог русского происхождения Гарун Тазиев. Я считаю, что именно он и запустил книгу в полёт благодаря своему неоспоримому авторитету. Василий Михайлович был этим тронут и после этого вступил с ним в переписку. Той же весной в Париже состоялась живая презентация перед многочисленной публикой в выставочном комплексе Espace Kronenbourg, ныне не существующем, и тут я осознал мастерство оратора, его умение мгновенно приковать внимание аудитории. Он это любил и, как военный лётчик с колоссальным налётом, первым же махом крыла показывал всем своё, образно говоря, превосходство в воздухе. Переводить его было легко: воодушевление передавалось и мне.

Потом он мне сказал: «Этот вечер оправдал весь мой приезд!» Вечер мы закончили в роскошно-модном тогда парижском ресторане «У Максима» по приглашению руководства издательства. Песков охотно отведывал незнакомые блюда. Напоить его оказалось невозможно – в рот не брал, заказанное вино пришлось распивать нам, что было нетрудно... Зато подсластить его было легко – про себя говорил, что он «сладкий алкоголик». Мы с ним безуспешно искали по Парижу лягушачьих лапок, их не было нигде – тут парижане не оправдали свою репутацию. Он очень хотел попробовать артишок, и в другой раз моя мама угостила его этим овощем. Ему не понравилось, и он плевался, но плевался смешно, театрально и красиво, нельзя было на него обижаться. Не умел он говорить «нравится» чисто из приличия, если не нравилось. Думаю, он вообще не умел врать. Молчать мог, а врать, пожалуй, нет.

Журналистов-рецензентов приходилось баловать кого обедом, кого ужином, кого кофе, кого чаем, и Василий Михайлович как-то спросил пресс-атташе издательства Режин Ле Мёр (Régine Le Meur), окупятся ли такие затраты, не тратится ли издательство впустую? Очень важна, почти сакрально-важна была для него фраза, десятки раз им повторяемая при мне в разных ситуациях: «Я не зря зарабатываю свой хлеб».

Вообще книга «Таёжный тупик» замечательна не только исключительностью судьбы староверов Лыковых, но и этикой повествования, держащейся на трёх песковских китах: достоверность факта без прикрас, вникание в драматургию взаимоотношений человека с природой и гуманность взгляда. Овладела ли бы эта история сердцами миллионов читателей, напиши о ней другой автор, кроме Пескова? На этот вопрос отвечаю: пожалуй, нет. Уж не говоря о том, что доброе авторское отношение к героям стало потом для них, в частности для Агафьи, неким оберегом от «мирских» опасностей.

Василий Михайлович Песков с Агафьей Лыковой в тайге. Фото из личного архива писателя

Василий Михайлович Песков с Агафьей Лыковой в тайге. Фото из личного архива писателя

Неудобно мне признаться в том, что «оберегом» Песков стал и для меня, как переводчика. Я сосчитал: после «Таёжного тупика» я перевёл на французский язык свыше тридцати книг, но до сих пор меня представляют, как «переводчика таёжных отшельников», и после этой публикации стали мне открываться издательские двери, которые прежде отворялись только со скрипом.

Надо сказать, что в турбулентных условиях девяностых годов мировой успех «Таёжного тупика» оказался для его автора своевременным материальным подспорьем. Василий Михайлович серьёзно, почти дотошно относился к легальной чистоте своих французских гонораров (мы снабжали его справками об их соответствии двухсторонней налоговой конвенции, в те годы действовавшей), но банкам он не доверял – и предпочёл взять часть денег с собой в Москву. Запала мне в душу трогательная картина: великий русский писатель с многомиллионной читательской публикой сидит у меня дома и, выхватив бог весть откуда иглу с ниткой, ловкими движениями зашивает в пиджак несколько спасительных для своей семьи купюр. Боялся, что его ограбят.

Французского языка он не знал, но в Париже он мне всегда казался естественным. Что во Франции, что дома в России, что в частном кругу, что на людях, что в городе, что в деревне, Василий Михайлович вёл себя одинаково. Так в жизни бывает у немногих. Я никогда не видел разных Песковых в разных ситуациях – только одного, и потому, наверное, настоящего. На английском он при необходимости мог самостоятельно изъясняться. В частности, я слышал, как он оживлённо разговаривает у меня дома по телефону с Жаном Верном, правнуком Жюля, когда тот нашёл в семейном сундуке неизвестный доселе роман Жюля Верна «Париж в XX веке», а потом и опубликовал его. Жюля Верна Василий Песков считал кумиром и любил говорить, что формировался на его книгах.

РУССКИЕ ВСТРЕЧИ

Потом были русские встречи – по делу или просто так. Василий Михайлович мне помогал всегда. В 1996 г. я выпустил книгу по истории освоения Сибири. Тогда в архивах и библиотеках не было услуг по сканированию документов и изображений, и он сам вызвался ходить с фотоаппаратом в Государственную Публичную Историческую Библиотеку России – это был непростой, кропотливый труд. А в 1998 г. у меня вышел биографический очерк о космонавте Гагарине – я был под впечатлением от чтения рассекреченного в 1991 году так называемого «Секретного доклада Юрия Гагарина Государственной комиссии» от 13 апреля 1961 г. Кто-кто, а Песков мог мне помочь по этой теме. Он мне давал нужные адреса, телефоны, рекомендации. Но ценнее всего были его собственные рассказы о космонавте. И опять-таки – дотошное отношение к фактической правде, придирчивый отбор факта от сплетни.

Отношение к факту как у Маяковского:

Воспалённой губой припади

И попей из реки по имени — «Факт».

Тут считаю уместным сослаться на часто услышанную с уст Пескова семейную притчу. Как-то отец Василия Михайловича, возвращаясь с работы по тропинке, услышал голос: «Сверни с тропинки!» Свернул, а там денежная бумажка в песке торчит… Ещё в детстве Вася считал, что Михаил приукрашивает эту историю, и потому спорил с ним: «Батя, что нашёл денежку – верю! А что услышал голос – не верю!». Спасибо внуку Диме за то, что он мне на днях помог восстановить эту притчу – я боялся её исказить. Для меня эта история крайне важна, так как она дает ключ к пониманию повествовательной философии писателя Василия Пескова: ни капли макияжа, ни в коем случае не поддаваться искушению фантазии, факт сам по себе хорош и достоин красивого, сочного, точного слова. При этом по уровню ухоженности и выразительности документальное слово в сознании у Пескова не должно было уступать художественному. В этом у него были единомышленники и в литературоведческой науке. Подобные вещи писал, в частности, Корней Иванович Чуковский: слово – материя художественная даже вне поля чисто художественной литературы.

С 1996 по 2010 я работал директором круиза на речных теплоходах по маршруту Москва – Санкт-Петербург, и Василий Михайлович часто приходил ко мне на борт корабля в гости. Надо сказать, что сам факт появления на борту судна такого популярного светила как Василий Михайлович Песков давал мне в глазах у русских коллег-речников, чаще всего нижегородских, невероятную ауру и незаслуженно поднимал мой престиж по отношению к этим замечательным людям – от матроса до капитана, просто потому, что я был «другом Пескова». Мне нравилось наблюдать, как радостно суетилась вся команда судового ресторана, когда писатель сидел у меня за столом. Даже через долгие годы после того, как он перестал вести передачу «В мире животных», его помнили. Вы это знаете лучше меня. И ни грамма тщеславия. Ни внутреннего, ни показного. Как-то по случаю автомобильного путешествия мы с ним заехали в придорожную забегаловку, чтобы перекусить. По-моему, где-то в Тверской области. Надо было видеть волнение персонала! С румяными щеками женщины подходили и просили у него автограф. Как и в Париже, он картинно, как-то задиристо поправлял подтяжки, потом кепку, и принимался аккуратно, размашисто расписывать салфеточки и бумажечки.

Он обожал водные путешествия. Мы договаривались, что он пройдёт со мной на борту хоть небольшой кусок речного маршрута, до Углича или Ярославля, но не пришлось – всегда что-то мешало. Он был всегда невероятно занят. С особым весёлым настроением он приходил к «моему» кораблю в момент отправления в рейс из Москвы, когда отдавали швартовы под мощные звуки «Славянки». Он провожал корабль, маршируя по причалу, и махал, махал. В нём вообще было что-то детское.

Моя первая встреча с Пажетновым, когда меня к нему привёз Василий Михайлович. 1997 год

Моя первая встреча с Пажетновым, когда меня к нему привёз Василий Михайлович. 1997 год

Фото: Личный архив

В конце мая 1997 г. случилось в моей жизни важное событие: Василий Михайлович познакомил меня с биологом «медвежатником» Валентином Сергеевичем Пажетновым на его биостанции, в деревне Бубоницы Торопецкого района Тверской области. Пажетнова Песков называл «самым интересным человеком, с которым я когда-либо встречался». Тут я доброжелательно подтрунил над ним: интереснее Гагарина? Агафьи Лыковой? (Про неё он тоже говорил, что она «самый интересный человек» на свете.) Интереснее маршала Жукова? Сделав вид, что не улавливает шутку, он задумался и сказал: «Да». Валентин Пажетнов и по сей день работает в медвежьих местах над методикой по возвращению медвежат сирот в дикую природу. Такая безумно интересная миссия: человек учит лесного зверя жить по законам леса. С легкой руки Василия Михайловича Валентин Сергеевич написал очень талантливую книгу под названием: «Мои друзья медведи». Вскоре я эту книжку перевёл на французский язык, и она была издана в том же издательстве «Акт-Сюд».

Василий Песков у Пажетнова. 1997 год

Василий Песков у Пажетнова. 1997 год

Фото: Личный архив

Уже после ухода Василия Михайловича, я перевёл на французский язык очень одарённую книгу Валентина Пажетнова «Моя жизнь в лесу и дома», и могу только сожалеть о том, что Песков эту уникальную книгу хоть и застал, но, кажется, не успел прочитать.

Валентин Сергеевич Пажетнов c Василием Михайловичем Песковым, деревня Бубоницы, биостанция « Чистый лес », в момент встречи.

Валентин Сергеевич Пажетнов c Василием Михайловичем Песковым, деревня Бубоницы, биостанция « Чистый лес », в момент встречи.

Несколько раз мы с Василием Михайловичем ездили в деревню Бубоницы, куда я с удовольствием заезжаю почти каждое лето и по настоящее время. Интересна в этом отношении оценка Валентина Сергеевича о Пескове, как о «маяке», о человеке, «сочетающем в себе русского мужика с русским интеллигентом».

Привал у костра по пути к Пажетнову

Привал у костра по пути к Пажетнову

Фото: Личный архив

В доме у Пажетновых всегда шли разговоры очень высокого уровня о животном мире. Песков там был в своей стихии. Как-то после дискуссии с Валентином Пажетновым и специалистом по волкам лесничим Виктором Бологовым, Василий Михайлович сказал мне: «Видишь, Валя биолог, доктор наук, а я веду с ним разговор наравне». И я почувствовал, что борьба за знанием и наукой далась Пескову нелегко, ведь он окончил только школу, и мне кажется, что в нём всё-таки таился комплекс самоучки. Он ведь свои университеты прошёл сам, и мечтал о праве называться биологом, как Кулибин мечтал быть Архимедом.

Василий Песков дома у Пажетнова

Василий Песков дома у Пажетнова

Фото: Личный архив

Мечта быть биологом подтвердилась каким-то грустным образом и в последнюю нашу встречу, летом 2010 г. Мы сидели на корме главной палубы теплохода «Александр Бенуа», пришвартованного к причалу Северного речного вокзала. Под нами стучали дизельные генераторы, над нами басисто пыхтели трубы, за бортом по-вечернему искрились блёстки на поверхности канала имени Москвы, и вдруг Василий Михайлович мне сказал: « Мне осталось недолго. Я это чувствую. Организм иссякает, я знаю, я же биолог». Я, конечно, запротестовал. Мне хотелось сказать, что не нужно быть биологом, чтобы знать, что человек рано или поздно умрёт, но я вовремя прикусил язык: ему важно было прощаться со мной в звании биолога. Собственно, что такое биология, как не наука жизни? Той самой жизни, которая по-песковски «главная ценность»…

В гостях у Пажетнова

В гостях у Пажетнова

Фото: Личный архив

ПО ДОРОГАМ ФРАНЦИИ

Весной двухтысячного года – «трёхколёсного», как весело называл его Василий Михайлович в своём новогоднем поздравлении в мой адрес (из-за трёх нолей) – они с внуком Димой приехали ко мне во Францию, чтобы посетить «зелёные уголки» моей страны. И мы прокатились с севера на юг на моём стареньком «Фиатике». В скором времени появилась об этом путешествии серия репортажей, где он представлял меня, как своего «водителя-переводителя». Эти путевые зарисовки известны, опубликованы, и нет смысла здесь их пересказывать.

Мы кочевали из места в место. Василий Михайлович оставлял составление маршрута на моё усмотрение, за исключением двух требований: обязательно посетить Камарг (дельту Роны) и обязательно побывать на родине Жан-Анри Фабра, легендарного биолога-самоучки, к которому он питал настоящее обожание. Когда мы по утрам трогались в путь, он обязательно рукоплескал натужному холодному мотору моего истасканного авто и произносил речь во славу путешествий. Я это в душе называл Песнью странника. Безусловно, знаменитые слова Пржевальского о том, что «Жизнь прекрасна тем, что в ней можно путешествовать» – это про Пескова.

Я, Василий Песков и его внук Дима. Весна 2000 год, юг Франции, город Фрежюс, перед домом моих родителей

Я, Василий Песков и его внук Дима. Весна 2000 год, юг Франции, город Фрежюс, перед домом моих родителей

Фото: Личный архив

Он мне напоминал этакого художника-передвижника нового века, который бы променял мольберт и кисти на блокноты, карандаши и фотоаппараты. Движение его воодушевляло, он много говорил, рассуждал, шутил. Пока мы стояли у светофоров, он любил рассказывать анекдот про нерасторопную даму зазевавшуюся за рулём на зелёном свете; подходит милиционер и говорит: «Мадам, зеленее не будет!» - и мы смеялись всласть чуть ли не на каждом светофоре. Французы говорят: любая шутка смешна только одни раз. С Песковым – нет!

К стыду своему я должен признать, что программа была выполнена не очень удачно. Во-первых, Камарг немножко разочаровал его. Он его представлял как дикий, нетронутый уголок, такую Мещёру а ля Паустовский, а край оказался изборождён не всегда асфальтированными, но дорогами. Он делал очень удачные снимки со стаями розовых фламинго: подползал, залегал и вдруг – взмахивал руками. Птицы разом взлетали, и щёлк – фотограф фиксировал их подъём. И так десятки раз – до совершенства. Стая от него уставала, а он от неё – нет, она отходила всё дальше, а он к ней – всё ближе. Ради хорошего кадра он был готов на всевозможные жертвы. Не скрою, я в тот вечер вздохнул, когда солнечный круг наконец-то зашёл за горизонт, и Василий Михайлович «сдался», но сдался победителем.

Василий Песков во Франции

Василий Песков во Франции

Фото: Личный архив

Во-вторых, в музейной усадьбе Фабра как назло велись какие-то работы, и, вообще, память ему воздавалась тогда намного хуже, чем теперь, двадцать лет спустя, когда активно переиздаются труды этого самобытного, гениального учёного естествоиспытателя. Сейчас он вновь в моде. Мне думается, что и тут Василий Михайлович опережал, как говорится в наши дни, некий «тренд». Старик Песков шёл не позади, а впереди своего времени. Я поймал себя на этой мысли, когда в 1999 г. французы выпустили нашумевшую фотокнигу «Земля с высоты» (La Terre vue du ciel, изд. La Martinière), достигшую в мире рекордных, сокрушительных тиражей за 3,5 миллиона экземпляров. Книга позиционировала себя, как революционную в силу того, что смотрела на планету с неба. А это – через тридцать с лишним лет после того, как Песков сфотографировал с воздуха весь СССР от Бреста до Камчатки в рубрике «Широка страна моя».

В горах Пиренеи я организовал интересную полевую встречу с Жан-Жаком Камарра (Jean-Jacques Camarra), специалистом по медведю от Министерства сельского хозяйства Франции. Запомнился забавный эпизод: Камарра жаловался, как трудно собирать с медведей биологический материал в условиях, когда его ведомство жёстко ограничивало право пользования средств обездвиживания. Василий Михайлович рассказал ему, что есть русский способ обойти это ограничение – медовуха. Ведро хмельного напитка – и медведь готов к медосмотру. Французский зоолог живо заинтересовался. Песков обещал раздобыть рецепт – и своё слово сдержал. Он вообще был очень обязательный. Обратился к читателям за помощью, получил кучу писем в ответ, отобрал наилучший, и я перевёл всю рецептуру. Теперь умею усыплять медведей…

Перед мельницей Альфонса Додэ, юг Франции, Фонвьей

Перед мельницей Альфонса Додэ, юг Франции, Фонвьей

Фото: Личный Архив

Он был из «трудоголиков», оценивал каждый день в пути по шкале увиденного, осмысленного, сфотографированного, записанного и держался в постоянном напряжении, пока дорожный материал текущего дня не ляжет в блокнот. Только после этого можно было расслабиться и… поесть. Вот уж у кого кредо «Кто не работает, тот не ест» действовало с непреклонной принципиальностью и трактовалось буквально, воздвигалось в правило жизни.

Блокноты он исчерчивал исключительно карандашом. Карандаш в моих глазах – сакральный атрибут Василия Пескова. Он его воспевал, ухаживал за ним, точил ювелирно, картинно, почти восторженно, обязательно лезвием. Мои попытки приучить его к канцелярским точилкам – дорогим, французским – отметались с ходу. Оттачивание карандашей было для него целым обрядом. Наблюдая за ним, я думал, что таким образом он не карандаш оттачивал, а стиль, слог, писательское слово – до самого острия. Он в это вкладывал некий таинственный смысл.

Переводить его книги было легко и трудно одновременно. Легко из-за ясности смысла, полного отсутствия словесного сора, почти религиозного отношения к выбору правильного слова; трудно – из-за русской образности речи, в которой не было ничего стандартного.

Он терпеть не мог корявый стиль и вообще плохо пишущих людей. Именно в его устах я однажды услышал невероятно жёсткую оценку плохого произведения: «Стакан тёплых соплей с сахаром». Мне кажется, эта беспощадная формулировка должна стоять перед глазами у каждого пишущего человека, как лекарство от бездарности.

«ШЛЁП ЕСТЬ, А КУРУ НЕТ»

Между нами иногда возникали разногласия. Я человек французских корней и воспитания, т.е. западной формации, а западный человек в России почти всегда западник. Песков же, безусловно, западником не был. Он был, образно говоря, ближе к Аксаковым, нежели к Чаадаевым. Изредка это всплывало между нами, и мы высекали искры, но вот что характерно: из нас именно он вёл себя вольтерьянцем, отстаивал право на существование обоих взглядов, не допускал, чтобы непримиримость идей разрушало самое священное – человеческое. «Я не дам нашей дружбе порушиться». Он был мудрее меня.

Он, конечно, воспитывался по камертону Советского Союза и развивался гармонично с советскими ценностями, но мыслил самостоятельно, критически и не боялся разойтись с господствующим вектором. В середине семидесятых он получил домой, как член Союза писателей, знаменитое эссе Солженицына «Жить не по лжи», и я его спросил: «А что Вы подумали, прочтя это письмо?» Он ответил: «Я подумал, что всё правильно, но забеспокоился о том, куда бы его спрятать». Позднее Песков с кем-то передаст Солженицыну в Америку одну из своих книг – по-моему, это было позднее издание «Шагов по росе» с автографом, который я могу воспроизвести только приблизительно по памяти: «Дорогому Александру Исаевичу с надеждой, что он вскоре вернётся на русскую землю». Лет через десять-пятнадцать Солженицын ему позвонил домой уже из Москвы (Василий Михайлович неплохо подражал его голосу), поблагодарил за книгу и подчеркнуто одобрил недавнее публичное заявление Пескова о моральной деградации российского телевидения.

Конечно, было бы абсурдно рисовать из Пескова «диссидента». Ко всем руководителям своей страны он относился крайне лояльно, хоть порой и сдержанно.

Однажды ему позвонила поэтесса Маргарита Алигер и сказала: «Вася, я тебя не слышу, но не говори ничего, слушай меня, говорить буду я. Я тебя читаю, ты большая умница, пишешь очень чисто, никакого сора, ни одного неприличного слова, у тебя даже слово Брежнев нигде не встретишь…» Действительно, сверху проситься в герои к Василию Михайловичу было непросто.

Песков нигде не упоминается в качестве тайного пера Брежнева как автора «Малой Земли» (чаще фигурирует имя Анатолия Аграновского), но мне Василий Михайлович подробно рассказывал о привлечении его к этой работе и о своих «конспиративных» хождениях на Старую площадь по этому поводу. Тут в моих глазах было интересно не то, что приглашали именно его, а то, как он подходил к этой литературной задаче, стараясь придать довольно сырому текстовому материалу живую образность, пословично-поговорочную стилистику, повествовательный нерв с сильной глагольной насыщенностью, военную драматургию, речевые особенности самого героя воспоминаний, чтобы не заменять собой автора, а говорить его голосом. То есть, и тут Песков оставался Песковым. О самом тексте Василий Михайлович отзывался нелестно.

О Борисе Ельцине он мне рассказывал скупыми словами после вручения ему Премии президента в 1998 г. Борис Николаевич громким баритоном сказал: «Василий Михайлович славится тем, что язык у него, так сказать, экологически чистый…». Я прокомментировал: «Отличная характеристика!» - «Ему подсказали» – недовольно обронил Песков.

Язык и экология – характеристика действительно хорошая. Он для меня останется человеком, который смаковал язык. У раннего Пескова есть рассказ про старика в деревне с курительной трубкой, предугадывающей погоду. К дождю мужик говорил: «Шлёп хороший, а куру нет». Колоритность этого выражения приводила Василия Михайловича в восторг всю жизнь, к тому же он видел в нём ещё и некоторую притчевость. Кто-то из читателей ему написал: «Так и у нас в стране – шлёп хороший, а куру нет…» Он получал письма тысячами, пропуская тем самым всю страну через себя, и тут же отдавая словами, статьями, творчеством. Он жил этими словами, этими людьми, этим восторгом.

С ним можно было говорить обо всем, и даже более. Мне его не хватает.