«Честь мундира» полковника Виктора Баранца

Автор в ряде рассказов выступает не только как свидетель событий, но и участник их. Фото: Баранов Игорь

В московском издательстве «Книжный мир» только что вышла новая книга военного обозревателя «Комсомолки» Виктора Баранца. Она называется «Честь мундира». Это семнадцать художественных рассказов и очерков о людях в погонах, их жизни, как в мирные, так и в военные дни. Автор книги с беспощадной откровенностью рассказывает о тех, с кем служил рядом в войсках и в Минобороны, - о рыцарях чести и подлецах, о тех, кого армейская или личная жизнь постоянно «брала на излом», проверяя прочность совести. Читая книгу, вы узнаете немало сенсационных подробностей, например, о том, из-за чего Ельцин не захотел сам принимать ядерный чемоданчик у Горбачева, а поручил это маршалу авиации Шапошникову. Или о том, в кого выстрелил наградной пистолет, врученный министром обороны России Павлом Грачевым одному из офицеров.

Вы узнаете и о том, почему на праздничном застолье в Минобороны генерал-фронтовик предложил выпить за Советскую армию, не чокаясь. Есть в книге и рассказ о «половом разбойнике» - коллекционере женских сердец. И чем же закончились любовные похождения гарнизонного казановы? Ответ и на этот вопрос вы найдете в книге.

Автор ее в ряде рассказов выступает не только как свидетель событий, но и участник их. А еще вы немало узнаете о личной жизни военного обозревателя «Комсомолки» и его фанатичной влюбленности в одну спортивную игру. В какую же? Не будем раскрывать тайну раньше времени. Прочтете книгу, - сами ее узнаете.

Презентация книги состоится 9 сентября в 14-00 на Московской международной книжной выставке-ярмарке (павильон №75). Некоторые рассказы из этой книги нашего военного обозревателя можно услышать в его аудиокниге на радио КП.

Сегодня мы публикуем рассказ «Знамя» из книги Баранца «Честь мундира».

Военный обозреватель «Комсомолки» написал новую книгу

ЗНАМЯ

Лет сорок подряд в День Победы оставшиеся в живых и еще способные самостоятельно передвигаться ветераны гвардейской танковой армии собирались в Бауманском саду Москвы. Эта армия отличилась во многих сражениях Великой Отечественной войны, а уже на ее исходе, во время Берлинской наступательной операции, ценой больших жертв «прогрызла» мощную оборону противника на подступах к столице Германии и обеспечила в итоге решающий штурм сердца Рейха.

Как и случалось много раз прежде, задолго до новой встречи ветеранов-танкистов в Бауманском саду был создан оргкомитет. В него вошли некоторые офицеры, сержанты и солдаты-отставники, меньше других жалующиеся на болячки. Причем, почти половина членов прошлогоднего оргкомитета войти в него уже не могли, - одни умерли, другие совсем занедужили, третьи, хотя еще и храбрились, но по состоянию здоровья уже не рисковали, как прежде добираться до Москвы на костылях или в инвалидных колясках (даже под присмотром родственников или врачей).

Самых рисковых и отважных дети и внуки в прежние годы все же привозили в столицу России со всех республик бывшего Советского Союза. Но таких с каждым годом становилось все меньше и меньше.

И не было уже в живых ни последнего командарма, ни начальника штаба армии, ни их заместителей, - даже комбригов, которые были моложе их, уже тоже не было. Все были давно в земле. А из командиров помельче худо-бедно еще здравствовали и дожили до 65-летия Победы десятка три комбатов и ротных, да сотни три командиров танков, механиков-водителей, заряжающих и радистов, - однако из них тоже лишь немногие уже могли добраться до Москвы к 9 Мая 2010 года.

А вот бывший комбат Василий Павлович Свечин держался молодцом, хотя еще с далекого апреля 45-го был инвалидом. Тогда из хорошо замаскированной засады на окраине Потсдама (это предместье Берлина) в его командирскую машину попал снаряд немецкой пушки.

Василий Павлович помнил все детально, - тысячу раз после войны приходилось рассказывать об этом и сыновьям, и внукам, и врачам, и школьникам, и студентам.

И каждый раз, словно давно и хорошо зазубренный текст, он начинал так:

«Снаряд ударил в правую сторону танка, под башню. Заряжающего Карадзе разорвало на куски. Радисту Бутараеву снесло голову. Механик-водитель Фоменко чудом успел крышку люка открыть и выскочить из машины. Я тоже попытался выбраться из танка, но мой люк заклинило.

Когда я все же открыл люк, - тут же возникла тяга, и пламя из боевого отделения потянулось ко мне. А от моего танкошлема шел четырехжильный провод к радиостанции и танкового переговорного устройства. Я вырываюсь на броню, а впопыхах выдернуть фишку из гнезда забыл, и меня сдернуло обратно в горящий танк… Потом я уже не помню, как выскочил, что, где?… Каким-то образом мне все же удалось отбежать от машины на десяток метров. И тут сдетонировала боеукладка… И что-то мне вдруг словно обожгло правую руку чуть ниже локтя... Я упал и на какое-то время потерял сознание. Когда пришел в себя, то будто в угаре увидел, что почти до локтя, - видимо, куском разорванной брони, - мне отрубило правую руку»...

Тут на улицах Потсдама был подбит танк Василия Павловича Свечина

Фото: EAST NEWS

Ну а о том, что было дальше, уже после взятия Берлина, в госпитале рассказывали и сослуживцы, и медсестричка Аня. Она туго перетянула жгутом предплечье комбата и всадила ему в оголенную задницу пару уколов какой-то обезболивающей жидкости.

Когда Свечин лежал уже на окровавленном матраце в кузове едущей в тыл полуторки, грозно размахивающий пистолетом командир разведбата капитан Квитка остановил санитарную машину. Шофер диким матом орал на него из-за того, что надо было срочно доставить тяжело раненого в медсанбат. Квитка, все так же держа пистолет в руке, поставил ногу на колесо машины, ухватился за борт и заглянул в кузов. Сидевшая рядом со Свечиным медсестра Аня со страхом смотрела то на его оружие, то на чумазую физиономию командира разведбата.

- Вася! Вася! Держись, мой родной, - срывающимся голосом кричал Квитка, - я за тебя этого сученка... Без суда и следствия сейчас же прикончу?

- Какого сученка? - жмуря глаза от дикой боли, сквозь дрожащие зубы спросил Свечин.

- Да вот эту обоссавшуюся гитлеровскую мразь, которая стреляла в тебя! - крикнул в ответ Квитка и показал пистолетом в ту сторону, где на тротуаре под охраной атвоматчика разведбата стоял в расстегнутой серой шинели рыдающий немчонок-артиллерист. Нос его был расквашен, штанины между ног - от паха до широких голенищ сапог - были явно в моче.

Медсестра помогла Свечину приподняться с матраца так, чтобы он из-за борта машины увидел юного немца. Комбат посмотрел на него таким глазами, словно это не ему, Свечину, было в тот момент страшно больно, а этому описавшемуся от страха шкету с гитлеровской челкой.

- Не надо убивать ребенка, - сказал Свечин Квитке и рухнул на пропитанный кровью матрац.

Уже после капитуляции немцев, в госпиталь на окраине Берлина к Свечину приехал Квитка. С виноватым видом вошел в палату, рухнул перед кроватью Свечина на колени, уткнулся головой в плечо желтого, как квашеная капуста, сослуживца, и сказал тихо:

- Прости меня, Вася... Большая вина моя перед тобой... Это мои … - разведчики вовремя не обнаружили пушку, которая ударила по твоему танку...

С того дня и до самой смерти в 1991 году, Квитка просил прощения у Свечина каждый раз, когда они встречались в Москве.

***

В Москву, после трех месяцев лечения в госпиталях, Свечин возвратился только в конце июня 1945-го - с наполовину пустым рукавом и Красной Звездой на мундире.

А еще через несколько лет врач-ортопед установил ему на правой руке протез. Немецкий розовато-восковый муляж от локтя до кончиков пальцев удивительно точно был похож на «оригинал». Свечин стеснялся своей пластмассовой, с полусогнутыми пальцами, ладони, выглядывающей из рукава, и потому натянул на нее черную лайковую перчатку, купленную на барахолке. И порой случалось так, что некоторые крепко подвыпившие однополчане-фронтовики во время встреч или прощаний невольно хватали комбата за правую руку, забывая, что ее нет. Под черной перчаткой, с застывшими в одном положении полусогнутыми пальцами, был ее безжизненный заменитель.

В тощенькой, потрепанной школьной тетрадке в линеечку все это тоже было слово в слово скрупулезно описано, - на память детям и внукам. Но почерк у Василия Павловича был совершенно отвратительный, потому как свои «мемуары» писал он левой рукой и кривыми печатными буквами. «Деда, ты пишешь, - как курица лапой», - сказала ему однажды с осторожной улыбкой внучка Дашенька, листая тетрадку жирными от бабушкиного пирожка пальчиками. Отпечатки их так и остались темнеть на голубой обложке тетрадки. После той, первой, была и вторая, и третья, и десятая тетрадка.

Одну из записей в тетрадке в линеечку Свечин сделал в конце апреля 2005-го, когда вместе с другими ветеранами своей танковой армии ездил на поезде в Берлин.

Тогда он попросил нашего военного атташе в Германии свозить его в Потсдам, на ту самую улицу (с четырьмя стальными полосками трамвайных рельсов), которая вела от старого вокзала в сторону парка Сан-Суси, - туда, где когда-то был подбит его танк. Щеголеватый полковник не отказал. Покатал Свечина по Потсдаму на своей служебной БМВ. В том самом месте, на перекрестке, Василий Павлович попросил остановить машину и сказал полковнику:

- Вот тут, тут, тут я на своей тридцатьчетверке выскочил на перекресток... А навстречу, значит, бежит крупная такая, растрепанная немка и машет белой простыней. И кричит, кричит что-то на своем языке, а что кричит, непонятно, - танковый движок громыхает. Я приказал механику двинуть танк ближе к дому и заглушить двигатель. А тут офицеры из разведки армии на виллисе подскочили. Поговорили с немкой. Она, оказалось, была хранительницей в каком-то музее этого самого парка Сан-Суси. Немка стала умолять нас, чтобы мы не стреляли по древним зданиям парка. «Она говорит, что немецкой пехоты там нет, она ушла к Берлину», - сказал нам офицер-переводчик. Мы и пообещали ей, что в таком случае стрелять по парку не будем. Я по связи приказал всем экипажам батальона в сторону парка огонь не открывать. Ну и двинули мы дальше.

И вот на том перекрестке, за железнодорожным мостом над улицей, приказал механику свернуть влево. А вот там, где кусты у дома с палисадником, было замаскировано немецкой орудие, которого мы не заметили. И, видать, пушка у фрицев была хорошо пристреляна, они и засадили мне снаряд в правый бок...

Когда от старого потсдамского вокзала они проехали в самый конец улицы, полковник предложил Свечину пройтись по площади. А там, в такой же старенькой советской офицерской форме и в новой российской, шла к арке группа таких же ветеранов. Два мужика бомжеватого вида сосали из горла пиво у ларька и удивленно смотрели на военных.

Советские танки в Берлине

Фото: EAST NEWS

- Ура, наши вернулись! - зычно крикнул вслед офицерам один из них, - и все дружно засмеялись.

Когда Свечин вместе с военным атташе вернулся в Берлин, их машина раза три крутнулась вокруг серого Рейхстага со стеклянной «тюбетейкой» наверху, полковник предложил Василию Павловичу отведать немецкого пивка в уютном гаштете, недалеко от российского посольства. Свечин с радостью согласился. Сказал:

- Побывать в Германии и не попробовать немецкого пива, - это все равно, что в брачную ночь про невесту забыть...

Хозяин гаштета, грузный мужик в белом фартуке и с недлинной бородкой на сытом лице, сказал Свечину и полковнику, что угощает их за свой счет. И, вежливо попросил разрешения сесть за стол рядом с гостями. Он на приличном русском языке сообщил, что его отец был летчиком люфтваффе. А зимой 41-го попал в плен - его самолет советская зенитка сбила под Смоленском.

- О, а мой старший брат Иван как раз был там зенитчиком и...! - воскликнул Свечин и осекся, взглянув на зажмурившего глаза полковника.

Но поскольку хозяин гаштета искренне засмеялся, - на сурово прикушенных губах полковника тут же образовалась улыбка («Ну и вляпался я, - подумал Свечин, - надо язык за зубами держать»). А немец стал многословно рассказывать о воспоминаниях его отца о семи годах в плену - сначала в Елабуге, а потом под Ростовом. Его русские конвоиры подкармливали и даже частушки научили петь. Он и меня научил. И немец негромко запел:

Сидит Гитлер на заборе,

Просит Гитлер молока -

А доярки отвечают:

…. сломался у быка!

Свечин и полковник добродушно улыбались, хотя другие посетители гаштета настороженно и недоуменно поглядывали в их сторону.

Но то было в мае 2005-го в Берлине.

А в начале апреля 2010-го бывший комбат Свечин из своего трехкомнатного «командного пункта» на шестом этаже старого дома в Кунцево с утра до вечера громко отдавал по телефону приказы подчиненным:

- Подать заявку в гостиницу!

- Обеспечить встречу!

- Обратиться в комендатуру!,

- Доставить Боевое Знамя армии к 13-00 в Бауманский сад!»...

Гвардейская танковая армия отличилась во многих сражениях Великой Отечественной войны

Фото: EAST NEWS

Когда капитан в отставке Стороженко, бывший начальник штаба танкового батальона, позвонил Свечину и пожаловался, что в военной комендатуре Москвы случилась заминка, Василий Павлович позвонил туда сам, зло ковыряя указательным пальцем левой руки ячейки своего домашнего дискового телефона. И на повышенных тонах поговорил с подполковником, который сообщил, что ему никак не удается согласовать со штабом военного округа вопрос о выделении почетного караула и ассистентов для Боевого Знамени армии в День Победы.

А заминка случилась из-за того, что Московский военный округ к тому времени был уже ликвидирован, точнее - объединен с Ленинградским, и стал называться Западным, со штабом в Санкт-Петербурге. А тамошние штабные начальники были, видимо, большими формалистами и требовали от подчиненной им московской комендатуры по-другому оформить заявку на выделение почетного караула и ассистентов. А когда эту проблему удалось, наконец, утрясти, - появилась еще одна.

Сначала Боевое знамя армии в музее отказались выдать по той причине, что получать его прибыл не тот ветеран, который значился в заявке. Старый алый стяг должен был доставить в Бауманский сад «самый молодой» ветеран - 83-летний гвардии сержант в отставке Корнеев. Но с ним по дороге в музей случился инфаркт. Ветерана заменили.

А заявку пришлось переоформлять. Но когда ее переделали на имя другого получателя Боевого знамени и он вместе с двумя солдатами-ассистентами из роты почетного караула приехал в музей, - то случилась новая неприятность.

Вышедшая в тот день на работу после отпуска заведующая знаменным фондом музея громко отчитала своих помощников за то, что те не знают «руководящих документов». И тут же показала майору в отставке Ивану Семеновичу Гридину приказ министра обороны России о новом порядке выдачи музейных экспонатов во временное пользование. За алый стяг надо было платить. Прокат боевых святынь оформлялся чин чинарем - были даже специальные бланки договора с временной таксой...

Стараясь не смотреть в глаза Гридину, заведующая говорила ему, что этот постыдный бизнес был затеян из-за убогого финансирования музея. Женщина часто повторяла: «Извините, это не моя прихоть, а я материально ответственное лицо. Я не хочу иметь неприятностей. Я обязана все делать по закону»...

- Хорошо бы еще и по совести, - откликнулся Гридин.

- Я вас понимаю, я очень вас понимаю, - тараторила заведующая, все так же не поднимая глаз, - все это стыдно, очень стыдно. Но вы и меня поймите, я человек подневольный...

Она долго и многословно как бы оправдывалась перед фронтовиком:

- К нам приезжали советники министра, говорили, что сейчас в России капитализм, надо учиться выживать, искать новые способы самообеспечения музея. Тут вот нам уже и прайс-лист к приказу министра прислали. Как надо оплачивать пользование реликвиями...

- Мы за свое Боевое знамя давно уже заплатили - кровью и жизнями, дочка, - сказал Гридин, - вряд ли музейной нищетой можно оправдать кощунственную торговлю тем, что для каждого военного человека священно. Честь имею!

Отставной майор, поддерживаемый одним из сопровождавших его солдат роты почетного караула, осторожно и медленно спускался по музейной лестнице и лютым тоном приговаривал:

- Вот мы и дожили! До какого позора дожили, твою мать!

Заведующая с виноватым видом суетилась возле него, приговаривая:

- Вы уж нас простите, Иван Семенович, не наша вина. Не наша... Но приказ есть приказ...

Уже на выходе из музея, Гридин остановился и сказал ей сухим, наждачным тоном:

- Я приеду за знаменем завтра. После Парада Победы на Красной площади приеду. Будьте, пожалуйста, на месте. С деньгами приеду!

- Конечно, конечно, Иван Семенович, - я буду вас ждать.

Солдаты на машине комендатуры гарнизона отвезли Гридина в гостиницу «Славянка» у Суворовской площади.

- Сынки, - сказал он на прощание двум гренадерского роста бойцам, - передайте своему командиру, чтобы завтра машина за мной прибыла сюда ровно в полдень, в 12-00. Поедем за знаменем в музей, а потом - в Бауманский сад!

- Товарищ гвардии майор, - вдруг несмело обратился к нему один из солдат, - а как же Парад Победы? Вы не будете на нем?

Гридин посмотрел на него теплым отцовским взглядом и ответил с легкой улыбкой:

- А я парад по телевизору посмотрю! Я его на Красной площади уже раз пять видел. А свой пригласительный на Красную площадь я еще месяц назад попросил совет ветеранов переоформить на радиста моего танка... Он без ног, и «в живую» Парад Победы еще ни разу не видел. Пусть теперь посмотрит.

И добавил со вздохом:

- Может быть, первый и последний раз. Его сын в Москву аж из Читы привез. Завтра Колю Нестерова вы тоже в Бауманском саду увидите!

В двухместном гостиничном номере Гридин был один. Вечером пару раз к нему заходили соседи - такие же, как и он ветераны танковой армии. Приглашали на ужин. Но он отказался, - не то было настроение. До самых сумерек лежал в спортивном костюме на кроватном покрывале, вспоминая все, что было с ним уходящим днем. В глаза все еще стояло виноватое лицо заведующей знаменным фондом музея.

Ближе к полуночи, его «засосало». Открыл холодильник. В дверце стояла бутылка водки с крышкой в виде головки снаряда. На полках - щедрая закусь. Налил полстакана водки, выпил, закусил колбасой. Приятный хмель слегка вскружил голову. Вышел на балкон покурить. Внизу шуршала шинами машин полуночная Москва. Возвратясь в номер, Гридин достал из кармана костюма бумажник. В тишине звякнула густая гроздь орденов и медалей. Сев на кровать, он достал из бумажника деньги и стал их пересчитывать. Была ровно 31 тысяча. Одну тысячу он переложил в отдельную ячейку бумажника и подумал: «До Воронежа как-нибудь дотяну». Железнодорожный билет на обратный путь 10 мая уже был куплен. Он выпил еще полстакана водки, погасил свет и уснул.

***

Следующим утром Гридин посмотрел Парад Победы по телевидению. Принимавший парад министр обороны Сердюков в цивильном костюме и без командного голоса смотрелся в объезжавший войска открытой машине, как пластмассовая пуговица посреди бриллиантовой короны. Ивану Семеновичу резанули глаза широко расставленные ноги и покачивающиеся руки министра во время рапорта президенту.

Сердюков в цивильном костюме и без командного голоса смотрелся в объезжавший войска открытой машине, как пластмассовая пуговица посреди бриллиантовой короны

Фото: Анатолий ЖДАНОВ

Ровно в 12-00 за Гридиным приехала комендатурская машина с теми же двумя бойцами-ассистентами из роты почетного караула. Поехали в музей. Бойцы приняли зачехленное Боевое знамя армии, а Гридин уплатил в бухгалтерию положенные 30 тысяч. А минут черз 40 машина подъезжала к Бауманскому саду. Там было великое скопление военного и гражданского народа: белели седые ветеранские головы, поблескивали на солнце гроздья наград, военной музыки оркестр играл бравурные марши, резвились дети с маленькими алыми флажками. Облаченный в парадную форму комбат Свечин левой рукой крепко пожал руку Гридина и поблагодарил его за вовремя доставленное на торжество Боевое знамя армии. А после того, как прозвучали речи во славу Победы и победителей из родной танковой армии, был военный парад. Боевое знамя армии уже было расчехлено, его алое полотнище колыхалось на резвом весеннем ветру. Свечин крепко сжал древко знамени левой рукой и прижал его к себе. Два бойца-ассистента с красными лентами через плечо и саблями стали слева и справа от знаменосца.

Грянул марш. И Свечин, как это было в его молодую офицерскую пору, красиво и четко сделал первый шаг левой - его старенькие, но хорошо надраенные хромовые сапоги, сияли лаковым блеском. Он крепко держал Боевое знамя, левой рукой прижимая к груди древко, а полотнище трепетало на сильном ветру так, словно хотело вырваться на волю. Комбат изо всех сил удерживал рвущееся из его руки знамя и в какой-то момент ему даже стало страшно, что может случиться самое позорное - Боевое знамя завалится, вырвется из его руки, упадет на асфальт!

И тогда он бросил правую, протезную руку в черной перчатке, на древко и что было силы прижал его к себе. И его волнение, и страх перед тем, что он может не удержать знамя, завалить его, были так велики, что он, кажется, уже не слышал громкого ливня аплодисметов зрителей, плотной толпой облепивших с обеих сторон длинную аллею Бауманского сада. Он не замечал, не мог заметить и другого - вдруг от края празднично ликующей толпы резво отъехала инвалидная коляска с безногим ветераном. И поехала следом за знаменосцем. И от этого и аплодисменты, и приветственные крики стали еще громче, еще яростней, - да так, что Свечин не выдержал и оглянулся, все так же держа Боевое знамя армии живой рукой и протезом.

Следом за ним ехал в инвалидной коляске Николай Нестеров - радист из экипажа Гридина. Тут комбат Свечин впервые в жизни нарушил воинский ритуал: он не стал, как положено, нести Боевое знамя до конца положенного маршрута, а остановился, подождал инвалидную коляску Нестерова и вставил древко в проем сидения. Знамя качнулось, но сильные руки Нестерова подхватили его, - так дальше и поплыло алое полотнище вдоль аллеи, а Свечин одной рукой подталкивал коляску однополчанина. А следом за ними выходили из праздничной толпы все ветераны, которые могли идти в этой стихийной колонне, - иные были на костылях. И всех их зрители забрасывали цветами...

Майор Гридин шел в этом шествии последним и не мог сдержать слез...

***

После парада в Бауманском саду ветераны вместе с родней направились в рабочую столовку неподалеку, - там были уже накрыты столы. А Гридин с двумя бойцами-ассистентами повез на комендатурской машине Боевое знамя в музей. Длинное древко еле помещалось в салоне. Когда машина ехала по мосту, Гридин увидел алые звезды на кремлевских башнях и золотые купола кремлевских же церквей. И сказал шоферу:

- Молодой человек, вас можно попросить об одолжении? Давайте проедем мимо Кремля.

Водитель как-то сухо, недовольным тоном пробурчал:

- Дорога забита, отец, но сейчас попробуем...

И он свернул на дорогу, ведущую вдоль красных стен Кремля.

Машины ползли с черепашьей скоростью. По тротуару густой, нескончаемой чередой шли празднично одетые люди.

- Кажется, мы попали в глухую пробку, батя, - сказал Гридину шофер, нервно барабаня пальцами по рулю.

- Вы уж меня извините, - ответил ему Гридин, - но я, наверное, в следующий раз Кремль могу и не увидеть...

В салоне машины было молчание. И вдруг Гридин сказал солдату- ассистенту, сидевшему на переднем сидении рядом с водителем:

- Сынок, а давай-ка расчехлим знамя.

Солдат недоуменно, настороженно взглянул на Гридина:

- Да-да, расчехляй, - еще раз сказал Гридин.

Знамя расчехлили и выставили в дверное окно. Алое полотнище весело затрепетало на ветру. Увидев его, люди на тротуаре стали аплодировать и что-то радостное кричать, а соседние машины - сигналить. Они «расступались» перед машиной с алым знаменем. Обратив на него внимание, милиционер в парадной форме, стоявший на повороте у дома Пашкова, сначала строго нахмурился, а затем улыбнулся, принял стойку «смирно» и отдал честь Боевому знамени армии. Оно шустро неслось по уличному пространству, - ему везде, до самого музея все уступали дорогу. При этом выражение лица у водителя было такое, словно кроме него круче шоферов в Москве не существовало.

***

Когда знамя было доставлено в музей и Гридину выписали справку, что реликвию он вернул в целости и сохранности, Иван Семенович аккуратно свернул документ, засунул его в боковой карман старенького своего военного кителя и уже хотел было по давней привычке вскинуть руку к козырьку фуражки, да в последний момент передумал.

- Расчехлите знамя! - приказным тоном сказал он солдату, который уже собирался уносить схваченное брезентовым чехлом знамя куда-то в музейные запасники.

Солдат выполнил его приказ.

А Гридин снял фуражку, пристроил ее на подоконнике, а затем, цепляясь руками за отопительную батарею, тяжело опустился перед знаменем на колено и поцеловал алое полотнище. Две слезинки оставили на нем темные влажные пятна.

Солдат помог ему приподняться. Гридин взял с подоконника фуражку, надел ее, принял стойку «смирно», лихо бросил руку к виску и негромко сказал:

- Прощай.

Заведующая знаменным фондом упорно пыталась вернуть ему уплаченные музею деньги, но он решительно отстранял ее руку.

Она так и стояла на прохладном ветру - в легком летнем платье, с пачкой тысячных купюр. Она так и стояла на верхней ступеньке лестницы у парадного входа в музей, стояла до тех пор, пока машина с Гридиным не смешалась с потоком других авто.

И на праздничном вечере ветеранов ударной гвардейской танковой армии, и на следующий день, когда его полным автобусом провожали на Павелецкий вокзал одноплолчане, он о своих деньгах, заплаченных за Боевое знамя, никому не сказал.

А в мае 2011 года, когда в музей за Боевым знаменем приехал уже другой ветеран и ему сказали, что за прокат полотнища по приказу министра обороны надо платить, он люто выматерился, но в бухгалтерию пошел. Там его и нашла та же начальница знаменного фонда, которая год назад так же торговалась с майором в оставке Гридиным.

- Никаких денег вам платить не нужно, - сказала она ему, - ваш товарищ еще в прошлом году все оплатил.

В прошлом году, в декабре, майора в отставке Ивана Семеновича Гридина не стало...

А комбат Свечин после инсульта в Бауманский сад 9 мая 2011 года уже приехать не смог. Врачи категорически запретили покидать госпитальную палату. Но традиционную встречу ветеранов своей танковой армии он все же увидел - внук снял ее на видеокамеру и показал деду на планшете.

Многих однополчан, отмечавших с ним День Победы в прошлом году, он на кадрах видеосъемки уже не обнаружил...